— Не твоего ума дело! — рычал неопознанный тип. — Тебе меч, Титус-Тит, мне мешок с содержимым. Все. Договор был такой. А эту мелкую дрянь по очереди оприходуем. Только потом, если она еще живой останется, надо будет ее добить. И так столько всего понаворотила — кто бы мне рассказал, что она окажется на это способна, не поверил бы ни за что.

— Я тебе уже сообщал и могу повторить снова, — напирал Титус. — Наблюдая за ней, я пришел к выводу, что это вообще не фьорнэ Янис-Эль Моберг. Ты-то на все со стороны смотрел, а я с ней достаточно пообщался, чтобы…

— Не говори ерунды, Титус-Тит! Кто это еще-то может быть? — с издевкой возражал незнакомец.

— Шпионка короля драконьего. Лазутчица, которую при помощи какой-то магии сделали как две капли воды похожей на нашу паразитку.

— Чушь, — возразил незнакомец, и Янис-Эль почувствовала как чужие руки просунулись ей под живот и принялись расстегивать штаны. — Любую магию я почувствую за версту.

— Что, чуйка уже восстановилась после того обморока, в который ты свалился тогда? — с ответной издевкой мстительно поинтересовался Титус.

Незнакомец ничего не ответил, но его руки, которые возились под животом Янис-Эль, стали действовать как-то более зло и резко. Стараясь отвлечься от их мерзкого шевеления, с которым ничего поделать она все равно не могла, и задавить в душе поднимающуюся панику, Янис-Эль снова стала размышлять об услышанном. Маг? Обморок? Тот самый маг, который действовал в Несланд Эльце за спиной у Кориса, и, как теперь выясняется, при содействии Титуса? Тогда о каком обмороке речь? Уж не о том ли, который, вполне возможно, наступил, когда Янис-Эль долбанула ментально в ответ на попытку магического воздействия на нее в кабинете у дора Халльрода? Была уверена, что бьет по Корису, а на самом деле приложила вот этого самого незнакомца, который откуда-то со стороны и осуществил магическую атаку?

Логично, однако. Ведь еще во время занятий с мэтром Шуппе свое взаимодействие с ним Янис-Эль представляла так: маг, пытаясь повлиять на нее, прокладывает что-то вроде рельсов и по ним запускает вагончик внушения. Янис-Эль же с силой толкает его назад, и он с грохотом врывается в мозг атаковавшего, круша все на своем пути. Но всегда, в любом случае, это была именно «одноколейка». Причем сама Янис-Эль выстроить ее не могла. Ее «ответ Чемберлену» всегда происходил только вот так — обратным маршрутом, по уже проторенной другим магом колее. Почему именно так? Ответа на этот вопрос не знал ни мэтр Шуппе, ни Марика, ни тем более сама Янис-Эль.

Значит, тогда, в кабинете дора Халльрода, она отфутболила вагончик магического внушения не в башку Кориса, а дальше — в мозг незнакомца, который теперь возился у Янис-Эль за спиной, развязывая ей штаны. Этот красноречивый процесс затянулся, потому что распутать шнурки можно было только наощупь, а узлы Янис-Эль с некоторых пор на всякий случай завязывала хитрые.

Отчаянно хотелось сделать хоть что-то, чтобы убрать мерзкое шевеление чужих пальцев под животом, но приходилось изо всех сил сдерживать себя. Пока не стоило давать знать о том, что она уже все слышит и понимает. Так что теперь оставалось лишь терпеть, стиснув зубы, и сожалеть о том, что не била тогда по проклятому магу сильнее и не выжгла ему мозги до угольков. А теперь шанса, наверно, не будет. Или стоит попытаться как-то расшевелить этого мудака, что ли? Зацепить, разозлить, как-то вынудить его атаковать Янис-Эль еще и ментально. Но тогда надо «приходить в себя». Тем более, что последние завязки уже сдались, и эта сука сзади потянула штаны вниз…

— Ладненькая, — с придыханием прокомментировал незнакомец, и его холодные пальцы легли на половинки ягодиц, разводя их. — Я слышал, дор Несланд все-таки решился исполнить супружеский долг. А то все я, все я за него отдувался.

Янис-Эль от изумления выпучила глаза. В смысле? Отдувался за Эйсона? Но… Но о чем эта гнида вообще трындит?

— Вот именно, — обиженно заворчал Титус и подошел поближе, попутно расстегивая свои штаны и высвобождая из них член. — Ты ее уже несколько раз только за последние две недели трахнул, а я вообще ни разу. Мне она все время отказывала. И теперь я понимаю почему. Зачем ей был нужен еще и я, если ее только в замке трахали трое?

— А могу я узнать, кто именно? — спросила Янис-Эль, и все замерли — Титус напротив ее головы с членом наперевес, незнакомец сзади.

— Ты же говорил, что она не очухается до самого конца! — завопил Титус и отпрыгнул в сторону, как олень, наступивший на змею.

Член его мотнулся и обвис поверх бархата штанов.

— Да какая теперь разница-то? Очухалась, нет, — заорал в ответ второй. — Все равно ее убивать. И вообще, кончай нудить, Тит, и сунь ей член в пасть — меньше шуму будет и больше дела.

— Да, засовывайте, дядюшка, — попросила Янис-Эль и клацнула заострившимися зубами. — Засовывайте, если он вам совсем надоел.

— Сам и засовывай! — по-прежнему истерично и перепугано заголосил Титус.

— Да чего ты бздишь! Она ведь даже эйнор-тоу принять не мож…

— Ага! Не может! Как это не может, если вон чего!

Янис-Эль оскалилась еще выразительнее и услышала, как незнакомец у нее за спиной выругался шокированно. А после завопил еще громче — тоже с нотками истерики в голосе:

— Тогда найди еще что-нибудь, чтобы заткнуть ее по-другому!

— Да, дядюшка, — вновь подхватила Янис-Эль, — найдите что-нибудь поскорее, а то вдруг я возьму и расскажу вам, что на самом деле этот говнюк, что теперь пыхтит сзади, явился ко мне в первую же ночь, думая, что я, выпив сонного зелья, отрубилась. Но я, знаете ли, не спала, потому как зелье мне это — что дракону щелбан. Так что когда он попытался меня трахнуть, сам огреб по полной. Яйца-то как, уже не болят? А пиписька действует? О! Вы бы видели, дядюшка Титус, как он вертелся! Как коленками по полу стучал! Как скулил! До сих пор вспоминаю.

— Заткни ей пасть! — еще отчаяннее взвыл незнакомец.

Янис-Эль в этот момент дернулась изо всех сил, проверяя крепость веревок и устойчивость стола. Увы! Привязана она была надежно, а стол под ней даже не покачнулся. «Гадство!» — подумала она и от полной безысходности продолжила свои недозволенные речи. Янис-Эль была уверена: стоит ей замолчать, как все тут же и случится. Чужой отвратительный член вопрется в ее тело и начнет там орудовать, разрывая ткани и гордость. Сначала один, потом второй… Страшно не было. Было отвратительно и… обидно. До злых слез обидно, что все происходит именно так. И главное — уже, наверно, ничего не изменишь.

Но не сдаваться же по такой смешной причине, как безысходность? Картинка со знаменитой лягушкой, чья голова уже была в клюве у цапли, но которая при том продолжала сжимать птице горло, не давая себя проглотить, висела в шкафчике капитана Иртеньевой в тренировочном центре уже давно. И она эту картинку любила. А теперь сама оказалась в роли той самой лягушки. Правда, вместо лап, которыми она могла бы вцепиться в чью-то глотку, у нее остался один только болтливый язык. Что бы еще сказать такого, чтобы всем пятки подпалить? Про полуоторванные яйца незнакомца она уже сообщила. Теперь надо растрепать про планы Титуса.

— Правильно говорят: все мужики сволочи. И вы, дорогой дядюшка, из них — первейшая. Сначала замуж звали, обещали дора Несланда ради такого дела на тот свет отправить и всех, кто во фьоре Моберг мешаться будет, тоже, а теперь даже член мне в рот сунуть жалеете.

— Она все врет! — взвыл Титус. — Ничего такого я не говорил!

— Нет, не вру. Чего мне теперь врать-то? Этот гад на место моего отца метил. Причем хотел править не только фьором Моберг, но и Домом Несланд! Я это сразу поняла! Через постель — и в дамки. Все клеился ко мне, за коленки хватал и сексуально ублажить предлагал, пакость хитрозадая!

— Ах ты! — звук пощечины согрел душу Янис-Эль, но веревки это тепло, увы, не растопило.

И все же пока эти двое выясняли отношения и обоюдно обвиняли друг друга во всех смертных грехах, ее саму, по крайней мере, никто не насиловал. Не самая долгая отсрочка, но все же. Продолжая дергать связанные руки и ноги, чтобы еще хотя бы совсем чуть-чуть ослабить свои путы, Янис-Эль мечтала лишь об одном: чтобы развязанный ей спор перешел в поножовщину. Но мечты эти оказались несбыточными. Вскоре словесная баталия утихла, и после этого руки незнакомца вернулись на ее тело, сжимая и тиская. Было больно и по-прежнему жестоко обидно. Быть оттраханной, а после зарезанной, как курица — не та смерть, которой можно было бы гордиться. Янис-Эль выла злобно, дергалась, не обращая внимания на то, что веревки врезаются ей в запястья, и судорожно соображала. Что делать-то?