— Что он тебе сказал после того, как ты выпил с ним за компанию, а? Что ты должен сделать, чтобы соответствовать условиям заклинания, которое смешали с зельем? Вспоминай, глупая твоя башка!
— Он сказал… Мне стыдно, Янис-Эль.
— Чего стыдно-то? Того, что поступил, как болван первостатейный? Ну тут уж ничего не поделаешь. Так что давай. Колись.
— Он… Он сначала спросил, как я себя чувствую.
— Заботливый, гнида. Ну?
— Потом стал вспоминать наше детство. Он… Понимаешь, Янис-Эль… Мне было десять, а ему восемнадцать… И в общем, я ничего не понимал, а он… Отец как-то застал нас, когда он… В общем, потом Корису пришлось уехать…
— Он что — соблазнил тебя? — вновь наливаясь диким гневом, тихо спросила Янис-Эль.
— Нет, — Эйсон закрутил головой, но глаз так и не открыл. — Он говорил, что боги что-то перепутали. Что это ему надо было быть наследником Дома, а мне сама судьба — быть… Быть нижним… Под ним… И по характеру, и вообще…
— Тогда чего ж ты обрадовался ему, как родному?
— Почему «как»? Он мой брат, мой единственный близкий родственник…
— Твои единственные близкие родственники — это Лута и Альф, Эйсон. Гнать его надо было поганой метлой, а ты его к себе повел картины показывать. Ему — картины!
Почему-то этот факт задевал особенно жестоко. Янис-Эль казалось, что картины Эйсона, его мастерская — это что-то личное, почти интимное. И показать их чужому, злому человеку — хуже супружеской измены. Если о ее нежданном муженьке и о ней самой вообще можно говорить с этой точки зрения. Ведь как можно изменить тому, с кем тебя ничего не связывает? Не рассматривать же в качестве клятв верности то, что вместо нее сказал у алтаря фьорнис Титус-Тит, чтоб ему в подаренном Янис-Эль горшке навеки задницей тощей застрять. Ладно… Чего уж теперь… Теперь главное выпутаться из всего этого без больших потерь.
— Так что он тебе сказал?
— Сказал… Сказал, что теперь я запою по-иному… Что теперь не буду отбрыкиваться и нос воротить… Что сам буду просить… мечтать ублажить… хоть кто-нибудь из презираемых мной эльфов… тех, в ком течет эльфийская кровь… Потому что именно для этого я только и годен… Картинки малевать и служить постельной грелкой… А потом… После… всего… Сказал, что все-таки убьет.
Эйсон с каждым словом говорил все тише и тише. Пальцы его ослабели и выпустили захваченные в плен уши. Янис-Эль, получив свободу, обняла этого дурака, удобно улегшись ему щекой на грудь, прямо туда, где заходилось нервным стаккато сердце. Корис был слишком самоуверен, слава богу. Он не додумался кодировать Эйсона на себя лично, а лишь издевался над ним, рисуя общие перспективы. Значит, у Янис-Эль получится… Вот только, как сам Эйсон после будет думать о своей и без того нежеланной жене, с которой пришлось переспать, будучи околдованным магическим афродизиаком?
— Ты из-за него так скверно к эльфам относишься? Из-за того, что у тебя произошло с Корисом, когда ты сам был ребенком?
— Из-за него. И из-за его отца. Из-за того, что этот мерзавец сделал с мамой…
— Не знаешь, кто это был?
Эйсон качнул отрицательно головой и вдруг открыл глаза. И Янис-Эль утонула в его взгляде. Никогда… Никогда она не думала, что все эти розовые сопли, все эти сюси-пуси, вся эта любовь-морковь приключится с ней. Да еще вот так — ярко, остро, буквально с первого взгляда. Нет, конечно в свое время она даже мечтала о чем-то таком. О том, что когда станет совсем взрослой, и ей исполнится целых десять или даже одиннадцать лет, то она встретит свою настоящую любовь на всю жизнь. И будет он в модных джинсах на болтах, майке с крутой надписью и с ирокезом на голове. Но после того, как ей исполнилось двадцать три, мечты о чем-то подобном ушли. Во-первых, потому что она вышла замуж, а во-вторых, потому, что в ее жизнь пришла армия и война. И под напором этих обстоятельств действительно непреодолимой силы все романтические глупости подвыветрились и очень быстро. Какая, на фиг, любовь? К кому? К этому патологически ленивому, постоянно всем недовольному мужчине? К Родине, блин? Даже Родину, хотя она и уродина, любить было проще.
Нет, иногда, особенно в очередной раз оказавшись на больничной койке после неудачно закончившейся для нее операции, Александра Иртеньева все-таки думала о том, что было бы хорошо, если бы в ее жизни появился настоящий мужик — сильный и надежный. Который полюбил бы ее просто так — «занизачто». И она бы его полюбила в ответ. Или очень постаралась полюбить… Но даже в эти моменты очевидной слабости капитан Александра Иртеньева обсмеяла бы любого, кто заговорил бы с ней о любви с первого взгляда. А уж того, кто предположил бы, что эта самая ее внезапная любовь окажется тютей и романтическим одуваном с серьезными творческими закидонами, она бы и побить могла…
Янис-Эль вздохнула. Правду говорят: человек предполагает, а бог располагает. Или так: если хочешь рассмешить бога — начни строить планы.
Подтянувшись выше, она приникла к дрожащим губам Эйсона и поцеловала его со всей уже давно плескавшей через край страстью. И опять супруг попытался перехватить инициативу, и Янис-Эль… позволила ему это. Она ведь хотела быть деликатной, так? В точности как ей советовала мудрая драконица Фрейнериль-Мир-Тэ… Что ж, самое время, по крайней мере, попытаться следовать ее наказу…
Руки Эйсона, которые теперь торопливо расправлялись с одеждой — своей и Янис-Эль, — дрожали. И было непонятно, что стало причиной этого — страх или страсть. Да и понимать не больно-то хотелось. Целиком погрузившись в тактильный экстаз, Янис-Эль трогала, гладила, сжимала и охватывала. Кожа Эйсона, которая постепенно все больше оголялась, была горячей и нежной. Янис-Эль целовала ему грудь и плечи, живот и бедра. Гладила ее — особенно тонкую и мягкую — на сгибах локтей и в паху. А потом, помня о своем первом сексуальном опыте с этим мужчиной, провела рукой по согнутой в колене ноге Эйсона и нежно коснулась сухощавой стройной щиколотки.
— Драконовы боги, — выдохнул тот и опять выгнулся в пояснице.
— Тише, тише, — шептала Янис-Эль. — Сейчас. Я все сделаю. Сама. Не бойся. Я хочу, чтобы все было правильно, чтобы тебе было так же хорошо, как и мне.
Но Эйсон был явно не в себе и только прижимался и пристанывал сквозь зубы. Бедолагу, судя по всему, окончательно накрыло. Оказалось достаточно чуть-чуть отпустить натянутые вожжи, которыми все это время он удерживал сам себя, и магически наколдованная страсть прорвалась. Янис-Эль старалась не думать о том, что все это — именно что наколдованное. Потом. Самокопанием, самобичеванием и прочим самоедством она займется после.
Эйсон, раскинувшийся среди своих рисунков, был прекрасен, даже символичен и абсолютно сюрреалистичен — обнаженное совершенное тело поверх десятков портретов, на которых была изображена та, с которой он сейчас и готовился слиться. Янис-Эль хотела позвать его в спальню, на нормальную кровать, где не придется ссаживать коленки о камень пола и не будет риска пошло натереть копчик, но вдруг поняла, что все должно случиться именно так и именно здесь. В мастерской, которая была центром жизни Эйсона Несланда и среди картин, которые, в свою очередь, были центром его личности.
Так что Янис-Эль только прихватила со стоявшего в углу кресла подушку и вновь опустилась на пол рядом со своим горе-супругом, который тут же притянул ее к себе с протяжным стоном.
— Тише, тише, — вновь зашептала Янис-Эль. — Я здесь. Я с тобой. Все будет хорошо. Мы не будем торопиться. У нас вся ночь впереди, красивый мой. Забудь о зелье, не думай о предателе, который тебя им опоил. Здесь только ты и я — твоя, черт побери, законная жена. И между нами нет ничего такого, чего тебе надо было бы стыдиться.
Сместившись с поцелуями ниже, Янис-Эль устроилась на коленях между ног Эйсона и коснулась губами его налитой плоти, скользнула языком, вызывая ответный стон. Эйсон метался, сминая пальцами листы с портретами Янис-Эль. А она сама буквально растекалась от любви и нежности.
Предстояло выяснить, каково это — трахаться в чужом, эльфийском теле. В том, что Янис-Эль досталась Саше Иртеньевой далеко не девочкой, сомнений не было. Что ж, тем проще. И ей самой, и Эйсону. Вновь сместившись выше, к лицу горе-супруга, Янис-Эль поцеловала его в зажмуренные глаза и в губы, а после внимательно осмотрела, продолжая медленно ласкать его рукой. Вот ресницы Эйсона дрогнули, и он наконец-то решился взглянуть на Янис-Эль. В его глазах не было страха или отвращения, а лишь возбужденное нетерпение.